Генералиссимус князь Суворов - Страница 15

В прошлом столетии, особенно в 60-х годах, ружейная экзерциция считалась за самую существенную часть строевого образования; на нее тратили много времени и с нее обыкновенно начинали. Еще ранее того, закралось у нас во всеобщую практику пустое по смыслу и вредное в боевом отношении ружейное франтовство, вследствие которого наружной красоте ружья и эффектному исполнению ружейных приемов приносились в жертву качества боевого оружия. Изданной в 1764 году инструкцией уже обращалось на это обстоятельство внимание полковых командиров и указывалось, чтобы скобки и винты ружья были в своем месте и пустой красоты и грому не делали. Но это не действовало, и 20 лет спустя Потемкин заявлял в приказе, что полирование и лощение предпочтено в ружье его исправности. У Суворова ничего подобного не могло быть, ибо прямо противоречило бы самой сущности его требований. Он сразу свел ружейную экзерцицию с ей искусственной высоты и поставил на надлежащее место, изменив общепринятый порядок строевых занятий. «По данному в полк моему учреждению», пишет он Веймарну в 1771 году: «экзерцирование мое было не на-караул, на-плечо, но прежде поворочать, потом различное марширование, а потом уже приемы, скорый заряд и конец - удар штыками». Вообще Суворов немного давал цены ружейной экзерциции, исключая исправного приклада», так как это прямо относится к цельной стрельбе. Других подробностей относительно порядка обучения не сохранилось. Весь же круг обучения, приведенный выше, несколько с большей еще полнотой изложен в приказе Казанскому пехотному полку, отданном в декабре месяце 1770 года. «Оному полку весьма экзерцироваться сколько в поворотах, приемах, скором заряде и примерной стрельбе с исправным прикладыванием, столько паче маршированию тихо, скоро и поспешно, наступательным эволюциям с захождением, разнообразным движениям и обращениям фронтов, взирая на разные местоположения, и атакам на штыках, а по окончании всего экзерцировать стрелянию в мишень, хотя бы то было в холодное время .

В этом приказе изложено, между прочим, условие обучения войск с применением к местности. Такое же самое требование высказано Суворовым в приказе на все посты, отданном в том же году; он предписывает обучать в тонкость основаниям разных экзерциций, маневрам, эволюциям и атакам, «толкуя и приучая к ним по различию их, состоящем в различии положения мест — ровных, низких, высоких, перерезанных, лесистых и болотных». Вообще боевой элемент обучения отзывается во всякой строке его приказов и наставлений; иного способа обучения он не понимал и собственно про этот свой взгляд на дело не считал нужным и упоминать, тем менее объяснять его или доказывать .

Необходимая принадлежность боевого обучения есть простота, немногосложность. На войне не производят хитрых эволюций; их приложение — плацпарад да мирного времени эффектные маневры. Чем программа проще, тем скорее она усваивается, и в военное время, в случаях исключительных, солдат сам будет знать, что ему делать; иной поступит и машинально, но правильно. Обучение же сложное, уснащенное разными хитросплетениями, и в находчивом солдате может породить в минуту опасности недоумение и колебание.

Из духа Суворовского обучения и из разных приказов, слагается заключение, что Суворов руководился означенными соображениями. Но хотя его обучение в Ладоге было действительно боевое, немногосложное, однако, такое определение ее следует принимать безусловно. Суворов был только полковой командир, и хотя инициатива и свобода действий полковых командиров были в то время велики во всех отношениях, а потому обучение полков отличалось большим разнообразием (по выражению Суворова — «модой»), но строевой устав все-таки существовал, притом только что изданный, и не принимать его в соображение было невозможно. Полковые командиры не сочиняли своих собственных уставов, а держались одного, но применяли его различно; сделал так и Суворов. Он выделил части устава, подходившие к его программе; вдохнул в них свою направляющую мысль, и на этом основал свое обучение, переводя его в сознание офицеров и солдат. Остальные уставные правила он, надо полагать, передавал полку механически, как мертвую букву, а может быть некоторые и вовсе обошел. Все дело заключалось значит в применении уставных правил, в характере требований, что и составляет живую силу всякого устава.

Соображения эти необходимо иметь в виду для правильного понимания того, что делал Суворов в Ладоге. Тогда станет понятна податливость его на счет отступных плутонгов, упомянутых выше, Сделается тоже ясно, почему в конфедератской войне он соглашается, чтобы офицеры обучали людей «как в их полку мода, но с надвижкою вперед» . Только впоследствии, достигнув высших чинов, Суворов мог действовать свободнее.

Простота уставных требований Суворова, т.е. то, что входило в его собственную программу обучения, логически вытекает из его взглядов на весь предмет. Простота действий обусловливает и простоту обучения, а от действий Суворов всегда требует простоты. «Подтверждаю удары делать простые, а паче поспешные и храбрые», говорит он в одном из приказов 1771 года. Излишние хитросплетения он называет «чудесами». В 1771 году, после неудачного покушения на Ланцкорону, он пишет Веймарну: «Имели мы прежде вымышленные слова — строй фронт по локтю, раздайся из середины крыльем, фронт назад — поет для скуки взводный командир: в середину сомкнись, стройся в полторы шеренги, стройся в три шеренги, строй ряды в шесть шеренг, наконец тысячу таких слов: все под Ланцкороной исчезло». Наконец, сложность обучения во время большой, упорной воины становится немыслимой; что Суворов это сознавал, как участник Семилетней воины, видно из следующих строк того же письма его к Веймарну: «Король, на все стороны перелетая, теряет людей, в тонкость обученных, наполняет их наскоро сборною ухой и не имеет времени более выэкзерцировать, как слегка ауфмарширному» .