Суворов в реляции своей говорит: «редко видел я столь блистательную победу; дело сие подобно измаильскому». Подобно, но не равно. Там, при значительном численном перевесе обороняющегося, атакующий имел две целые штурмовые колонны из спешенных казаков, да и едва не половина штурмующего корпуса состояла из казачьих полков. Правда и под Прагой казаков было много, но на конях; из них штурмовых колонн не формировали и хотя в штурме участвовала спешенная кавалерия, но не казаки, а драгуны (в резервах 2, 3 и 4 колонн), и их было сравнительно не много. С другой стороны, в Измаиле была одна крепостная ограда, хоть и очень сильная, а тут двойная линия ретраншаментов, с передовыми укреплениями и тет-де-поном. Но укрепления эти были заняты слабо, и оборонялась с упорством только первая линия, да и то не везде, тогда как в Измаиле Русские встречали отпор что дальне, то сильнее. Обстоятельство это имеет существенное значение; им объясняется и небольшая продолжительность всего дела под Прагой, и несоразмерно малый урон Русских. По завладении передним ретраншаментом, Русским лишь местами и частями приходилось драться, а больше только гнать и бить. Вообще сравнением Праги с Измаилом подтверждается репутация чрезвычайного упорства Турок при защите укрепленных мест, и обнаруживается недостаток энергии у Поляков при обороне Праги, которая однако же была для них гораздо важнее, чем Измаил для Турок.
Может быть причина тому заключается в необыкновенной энергии русской атаки, энергии, едва ли доходившей до такой степени развития под Измаилом. Энергия эта, как и жестокое кровопролитие в самой Праге, были следствием чрезвычайного возбуждения войск. Кровавые апрельские события в Варшаве постоянно держались у всех в памяти, особенно в корпусе Ферзена, где находилось несколько батальонов, очевидцев варшавской резни. Суворов подтверждал о милосердии и пощаде; он даже дал, как мы видели, особое наставление Ферзену, где люди были наиболее озлоблены, но недавние воспоминания оказались в пылу боя более сильными. В виду вероломной Варшавы, все солдаты по примеру Ферзеновых дошли до остервенения. «Смотри братцы, никому пощады». кричали они друг другу, еще не добравшись до Праги, а когда ворвались в это несчастное предместье, то только и слышны были крики: «нет пардона». Как же можно в этом винить Суворова, да и можно ли, положа руку на сердце, клеймить Суворовского солдата? Настроение его было исключительное, понятия того времени иные, способ ведения войны жестокий. Разве Поляки, убивая в Варшаве Русских, вооруженных и безоружных, не давая пардона им под Рославицами (о чем было публиковано в свое время в Варшаве) и обнаруживали при всяком случае свою к ним ненависть, не делали тоже самое? Правда, Поляки побеждены, на их долю — сострадание, и обвинение победителей самое легкое к тому средство; но способ этот рано или поздно обнаруживает свою несостоятельность. Кроме того, надо принимать в соображение и осязательные результаты. Из всего изложенного выше, можно убедиться, что пражское кровопролитие вовсе не доходило до таких чудовищных размеров, которые принимаются за несомненный факт, и что оно далеко не может равняться с измаильским .
Пражский штурм имеет историческое значение, несравненно выше измаильского. Революция была вырвана, война была подсечена в самом корне. на достоверным известиям, полученным Суворовым несколько времени спустя, воеводства люблинское и сандомирское и вся Галиция готовились к восстанию, для чего назначен был день в первых числах ноября, но взятие Праги с его последствиями разрушило инсурекционный план. Этот кровавый штурм, происходивший на глазах варшавян, навел ужас на польскую столицу, вселил в нее трепет, по свидетельству самих Поляков. Население Варшавы ждало той же участи от безжалостного победителя. Нравственные и материальные силы инсурекционной Польши были сломлены. Суворов достиг своей цели; пролилась река крови, но устранялось хроническое кровопролитие затягивающейся войны. Не прошло суток после пражского побоища, и в русском лагере явилось посольство от капитулирующей Варшавы .
Октября 25, вскоре после полуночи, от варшавского берега Вислы отчалили две лодки и при звуке трубы, с развевавшимся белым знаменем, поплыли к Праге. В Варшаве царила тишина, не неслось оттуда обычного городского шуму; было совсем тихо и на самом берегу, покрытом толпами народа, который с фонарями и факелами, по без оружия, провожал взглядами и мыслями уполномоченных и остался ждать их возвращения. Это отправилось к Суворову три депутата от варшавского магистрата, с депешею магистрата и с письмом короля.