Генералиссимус князь Суворов - Страница 223

223

Если Суворов не мог выкинуть из программы обучения войск штурмов, то тем более должны были входить в нее всякого рода упражнения ночью. Ночной бой имеет ту особенность, что в нем не видно, кто из противников сильнее, да и огнестрельное действие, производимое наудачу, значит очень мало: отвага и смелость одни одерживают победу. Это как раз подходило к взглядам Суворова, и еще с самого начала своей боевой карьеры он не пренебрегал ночными военными действиями, как оружием, в обращении с которым другие не искусны. В ночном бою бывает столько случайностей, неожиданностей и даже так возможны катастрофы, что требуются от войск особенные выдержанность и самообладание, — опять-таки лишний резон для Суворова сделать его предметом обучения. Поэтому он повторял свои дневные упражнения в самые темные ночи, не исключая и штурмов, так как и действительные штурмы производил по ночам, перед рассветом. Ночные маневры у него всегда оканчивались, подобно дневным, атакою холодным оружием; к сожалению неизвестно, какие приемы употреблялись для сходства учебной атаки с боевой, так как сквозные атаки едва ли были исполнены в ночную темноту, без каких-нибудь перемен в вышеобъясненном способе их производства.

Воспитывая в войсках энергию, настойчивость, упорство, и проводя для этого в обучение исключительно наступательный элемент, Суворов не только отбрасывал все, напоминающее отступление, но и клеймил это понятие злейшими сарказмами. «Ретираду» он ненавидел едва ли не больше «немогузнайства» и старался свою ненависть перелить в подчиненных. Не любил он и слова defensive, уверяя, что на русском языке соответственного слова нет, а «ретираду» произносил не иначе, как зажмурясь и нараспев. Однажды, при объезде на юге войск, он был встречен где то молодым кавалерийским офицером. Суворов любил в подобных случаях задавать разные озадачивающие вопросы, чтобы испытать находчивость, и теперь обратился к офицеру с вопросом: «что такое ретирада»? Офицер отвечал, что не знает . Суворов готов был разразиться какой-нибудь резкой выходкой, как офицер прибавил: «в нашем полку это слово неизвестно, я его там никогда не слыхал». «Хороший полк», сказал Суворов успокоившись: «очень хороший полк», а потом заметил: «в первый раз немогузнайка доставил мне истинное удовольствие». Этот взгляд на злокачественность самого понятия о ретираде, издавна уже заставлял Суворова проектировать маневры так, чтобы отступательных движений не было; вместо них практиковались, как мы видели в одной из глав, обходные или боковые марши и вообще какой-нибудь прием, хотя бы сшитый белыми нитками, лишь бы предохранить девственность воинского чувства от растлевающего прикосновения ретирады. Сквозные атаки между прочим вполне удовлетворяли этому условию; там никто не отступал, все шли вперед, обе стороны были победителями, потому что проходили насквозь одна через другую и затем продолжали движение шагов с сотню. Такой порядок маневра имел еще одно выгодное свойство, достигнуть которого Суворову было очень важно. Обе стороны остановившись, поворачивались лицом друг к другу, т.е. на третью шеренгу, и снова шли в атаку; таким образом задняя шеренга делалась переднею, привыкала встречаться с противником лицом к лицу, и войска предохранялись от пагубного впечатления, которое обыкновенно производит внезапное появление неприятеля в тылу. В понятиях Суворовских войск, привыкших ходить в атаку безразлично на заднюю и на переднюю шеренгу, этой слабой стороны не существовало, или по крайней мере она была ощутительно парализована, что и подтверждалось не только последнею Польскою войною, но и обеими Турецкими.

Брезгливость Суворова по отношению к ретирадам распространялась и на всякие движения назад, хотя бы они вовсе не обозначали отступления. Во время движения, выдвинувшиеся вперед люди не осаживались ни в каком случае, а по ним должны были равняться другие, хотя бы целый батальон. Тоже самое правило было обязательно и для войск, стоящих на месте. «Шаг назад — смерть», говорил Суворов: «вперед 2, 3, 10 шагов дозволяю». Войска, послужившие под Суворовым, знали это правило твердо; новичков он испытывал и ловил. Раз он направился верхом прямо на фронт, как бы желая через него проехать насквозь; офицер, видя голову лошади у самого фронта, приказал одному ряду вздвоить, отойдя назад. «Под арест», закричал взбешенный Суворов: «этот немогузнайка зачумит всю армию, учит ретираде» . С такою же тщательностью он оберегал войска от всяких намеков и на другие вредные понятия, например от допущения возможности понести поражение. Руководясь этой мыслью, он например никогда не дозволял смены линий одной другою, и в апреле 1796 года писал Хвостову, по поводу одного дошедшего до него из Варшавы слуха: «у В. X. Дерфельдена, по выезде моем из Варшавы, хотя приезжие уверяли, что он держится моих правил, — при прусском Фаврате задняя линия сменяла переднюю, якобы сия побита была; а сей строй ему от меня выше иного запрещен был» . Точно также он сильно стоял за быстроту движений, видя в ней одно из средств возбуждения в войсках боевой энергии подъема духа. Поэтому, заметив у одного из подчиненных генералов «развод в две шеренги, без штыков, шаг тише», он не преминул сообщить о таком непонимании дела своему племяннику. О князе Репнине дошли из Литвы подобные же слухи, и Суворов снова пишет: «у князя Репнина экзерциции нет, но приказано — тихий марш и залпы, опасное и вредное; мои, кои к нему достались, очень пеняют». Последнему можно поверить, не считая эту фразу продиктованною авторским самолюбием. Суворовское обучение было не только в высокой степени логично, следовательно понятно, но и усваивалось сознательно, за чем он постоянно и следил.

223