Генералиссимус князь Суворов - Страница 99

Бездеятельность Потемкина производила результаты, прямо противуположные тем, на которые он рассчитывал. Турки ободрялись, распространялись по виноградникам и садам, окаймлявшим Очаков, и затрудняли открытие осадных работ, делая незначительные, но частые вылазки. Набравшись смелости, они рискнули на предприятие более крупное и 27 июля сделали большую вылазку на крайний левый фланг осадного расположения. До 2000 человек турецкой пехоты, выйдя из крепости, стали тихо пробираться вдоль берега лимана; пехоте открывал путь небольшой кавалерийский отряд, человек в 50. Они пробрались незаметно лощинами, внезапно ударили на пикет из бугских казаков, сбили его и двинулись дальше. Суворов находился налицо, он схватил два батальона гренадер и пустил один из них в атаку. Произошла жестокая схватка; Турки, пользуясь чрезвычайно пересеченною местностью, держались упорно; из крепости прибывали подкрепления, и число их возросло до 3000. Полковник Золотухин с другим гренадерским батальоном ударил в штыки и сломил неприятеля. Турки побежали, гренадеры их преследовали. Подоспело еще несколько русских батальонов, прибыло и Турок; бой сильно разгорелся под одним из неприятельских ретраншаментов.

Накануне бежал из русского лагеря молодой крещеный турок, знавший Суворова в лицо. Этот беглец приметил Суворова в бою и указал на него турецкому стрелку; тот приложился, пуля пронизала Суворову шею и остановилась у затылка. Суворов ощупал рану, признал ее опасною и передал начальство генерал-поручику Бибикову. Так как поддержки не прибывало ни откуда, и продолжение боя не обещало успеха, то Суворов приказал Бибикову отводить войска из-под огня турецких укреплений. Но или приказание было дурно понято и исполнено, или отбытие Суворова произвело на войска дурное впечатление, только вместо того, чтобы отводить батальоны исподволь и отступать в порядке, был дан отбой. Люди смешались, бросились назад и пустились в беспорядочное бегство, потеряв при этом лишнюю сотню убитыми и ранеными.

Так или почти так происходило и окончилось это неудачное дело. И официальные, и неофициальные источники представляют его разно, с недосказами и умолчаниями; оно принадлежит к категории именно тех, где истина всеми способами маскируется. В результате с нашей стороны убито и ранено 365 человек, потеря Турок должна быть еще значительнее. Рана Суворова оказалась впоследствии не опасною, но первое время все симптомы были тревожные. Вернувшись из боя на раненой несколькими нулями лошади, которая вслед затем пала, он тотчас же послал за хирургом и за священником.

Принц де Линь, заметив как в разгаре боя турецкие значки потянулись к своему правому флангу и, левофланговые укрепления оставались почти без защиты, предложил немедленно их штурмовать. Потемкин отказал. Он четыре раза посылал Суворову приказание прекратить бой и отступить, а в последний раз послал исправлявшего должность дежурного генерала с грозным вопросом: как он, Суворов, осмелился без повеления завязать такое важное дело? У Суворова в это время извлекли пулю из шеи и перевязывали рану. Выслушав посланного, он отвечал:

Я на камушке сижу,
На Очаков я гляжу.

Был ли передан Потемкину этот дерзкий ответ, осмеивавший его бездеятельность? Вероятно да, Должность дежурного генерала исполнял генерал-майор Николай Рахманов, человек умный, образованный, но весьма самонадеянный и вздорного характера, впоследствии оставивший из-за этого службу. Рахманов служил под начальством Суворова на Кубани, не ладил с ним и написал на него пасквиль; Суворов аттестовал его Потемкину так: «Рахманов в поле — с полком, с поля — с батальоном; против его одного года я во всю мою службу столько людей не потратил». Едва ли может быть поэтому сомнение, что Рахманов передал Потемкину ответ Суворова во всей целости, а может быть и с прикрасами .

После всего происшедшего, Суворову нельзя было оставаться на своем посту под Очаковым, да и состояние его здоровья того не дозволяло. На третий или четвертый день он уехал в Кинбурн, как сам объясняет, чтобы иметь наблюдение за неприятельским флотом и, по взятии Очакова, не пропускать его в лиман. Он приехал туда совсем больной, обморок следовал за обмороком, лихорадило, дыхание было очень затруднено, появилась желтуха. Болезнь грозила дурным исходом, но к счастию больной хорошо заснул; это подкрепило его силы и помогло его неиспорченной натуре. Собрали консилиум, осмотрели снова рану и сделали вторичную перевязку, так как первая была второпях наложена не хорошо. Рана оказалась воспаленная, нечистая: из нее вынули несколько кусочков сукна и подкладки. Затем началось улучшение, и чрез месяц Суворов поправился.

Надо удивляться, что выздоровление шло быстро, потому что кроме физических страданий, Суворов выносил мучительное душевное беспокойство. Он старается умилостивить Потемкина, пишет ему туманно, намеками и полуфразами, видимо сдерживается и ищет слов; но это ему удается лишь отчасти, и местами проскакивает настоящий Суворов. Он называет Потемкина великим человеком, благодетелем своим; удивляется перемене, в нем происшедшей; говорит, что «безвинно страждет», что «если противна особа, то противны и дела»; желает уехать лечиться «для поправления здоровья от длинной кампании», но не замедлит явиться на службу. Собираясь ехать к водам, он однако же сознается, что возвращение расположения со стороны Потемкина подействовало бы успешнее и просит «защитить его простонравие от ухищрений ближнего... Всякий имеет свою систему, так и по службе я имею мою... мне не переродиться и поздно... Коли вы не можете победить свою немилость, удалите меня от себя; есть мне служба в других местах по моей практике, по моей степени; но милости ваши, где бы я ни был, везде помнить буду»... Он говорит, что скромность и притворство, благонравие и своенравие, твердость и упрямство — «равногласны», но один способен к первой роли, а другой ко второй, и потому поступая не по своей роли, можно дело испортить. Он поясняет, что не думал отнимать от главнокомандующего славы: сами-де вы говорили, что слава подчиненных есть вместе с тем ваша слава. В письмах своих он рассыпает несколько афоризмов: «кто ищет истинной славы, тот следует по стезям добродетели; истина благосклонна одному достоинству; добродетель всегда гонима; невинность не терпит оправданий», и ввертывает такое краткое, но внушительное изречение: «вы вечны, вы кратки». В конце-концов цель остается все таки недостигнутой .